Aннa Плeтнeвa в жуpнeлe 'Караван Историй'
| Информация о статье | |
| Год выхода: | 2016 (Июнь) |
| Издание: | Караван Историй |
| Страницы: | Обложка, 6 - 33 |
| Перед выходом на сцену рисую стрелки, надеваю откровенный костюм и становлюсь другой — раскрепощенной, агрессивно-сексуальной. Мне хорошо в образе плохой девочки. У меня даже есть справка от врача, подтверждающая, что во время выступлений происходит раздвоение личности. Помните, в фильме «Вокзал для двоих» проводник поезда Никита Михалков говорил героине Людмилы Гурченко, прибежавшей к нему в купе на любовное свидание: «Сама-сама-сама!» Мол, раздевайся по-быстрому, и никаких сантиментов. Эта фраза, увы, стала крылатой. Женщин уравняли в правах с мужчинами, избавили от ограничений и зависимостей. Ты свободна! Но если хочешь быть ровней, не рассчитывай на помощь и поддержку. Наверное, кому-то по душе завоевания эмансипации, но мне жаль, что мужчины утрачивают отведенную им природой роль защитника, лидера, добытчика, а женщины все чаще произносят: «Сама-сама-сама...» Мы все дальше уходим от гармоничных отношений, в итоге рушатся семьи, люди расстаются. Считаю себя самостоятельным человеком, с ранних лет работала и зарабатывала, но ничуть не стесняюсь признаться: мне в жизни не раз приходилось опираться на крепкое плечо. Благодаря моим любимым мужчинам я такая, какая есть. Первый, кому я многим обязана, конечно же папа. Я родилась в Москве в любящей дружной семье и росла единственным избалованным ребенком, которому позволяли делать абсолютно все. Мои далекие от творчества родители (мама — инженер, папа — юрист) тем не менее сразу поняли, что за девочка им досталась, и не пытались меня изменить, втиснуть в рамки. Очень за это благодарна — обретенная в детстве свобода до сих пор живет во мне. С трех лет я не стесняясь выходила на сцены домов отдыха и пансионатов, где мы отдыхали семьей, танцевала, пела, рассказывала стихи и получала заслуженные гонорары — кукол и сладости. В семь я начала ездить на гастроли с балетом «Останкино» и зарабатывала уже реальные деньги. Параллельно занималась в музыкальной школе по классу фортепьяно. Помню, впервые поехала с танцевальным коллективом в Воронеж посреди суровой зимы. Поселили нас в полуразрушенный дом с удобствами на улице. Когда я отказалась справлять нужду на холоде, мне вручили ведро, над которым сутки лила горючие слезы. Все происходившее казалось домашней избалованной девочке кошмаром. Спустя годы, уже в группе «Лицей», случалось всякое: яичница с живым тараканом на завтрак, продавленные кровати в ободранных гостиничных номерах... Мои коллеги переживали, а я сохраняла спокойствие и невозмутимость — с детства привыкла к гастрольному быту.  Вот еще эпизод: во время первых выступлений за границей — мы поехали в Германию — меня облагодетельствовала немецкая семья, в которой я жила, презентовав маленькой русской танцовщице чемодан вещей. Чего там только не было — кроссовки с разноцветными шнурками, пакет жвачки, куртки ярких, флуоресцентных цветов... Для девчонки по тем временам это было все равно что привезти домой чемодан с миллионом долларов. По крайней мере, эмоций испытала точно на такую сумму! Подобного роскошного гардероба в то время не было ни у кого из знакомых. На следующий день после возвращения в Москву мы снова сели в поезд и поехали на гастроли в «Артек». Чемодан, который даже не успела разобрать, я поставила у изголовья полки в плацкартном вагоне, предвкушая, как буду щеголять в обновках на Черном море. Ночью проснулась, открыла глаза и увидела, как мой чемоданчик уносит неизвестный дяденька. Проводив его сонным взглядом, закрыла глаза. Утром надо мной сгрудились ребята: — Аня, у тебя чемодан украли!!! — Знаю, — только и ответила я. Глупо тратить нервы по таким поводам: если что-то ушло, значит, потом придет еще больше. Помяли машину, обронила колечко — не беда. Не дай бог терять близких людей, а остальное — в общем-то, ерунда. Оптимистичный взгляд на жизнь достался мне от папы. Я его точная копия и внешне, и по характеру. Хотя, конечно же, он был лучше — веселее, позитивнее, благороднее... Папа с мамой действительно достойны восхищения и удивления: не каждый сможет сохранить терпение и проявить мудрость, учитывая фортели, которые я выкидывала. Например, став октябренком и получив значок с портретом маленького Ленина, я недолго думая отправилась в Коломенский парк, рядом с которым мы жили, нашла иностранца и предложила: «Жвачка чендж?» Сделка прошла успешно. Но последствия оказались плачевными. На месте преступления меня поймал выросший словно из-под земли директор школы и отвел в детскую комнату милиции. Сейчас эти события кажутся комичными, но тогда было не до смеха. Милиционер объяснил мне кошмарную идеологическую подоплеку проступка. Позвонили родителям. Маму я не боялась — никакой угрозы от нее исходить не могло. Она хлопотала вокруг меня как наседка. Стоило сказать утром «Что-то живот побаливает...» — как мама тут же говорила: «Деточка! Ложись в кровать. Никуда сегодня не пойдешь». А папу я воспринимала как божество и очень боялась его расстроить. Мы понимали друг друга без слов, он никогда не читал морали. Хватало взгляда с упреком, и я ощущала искреннее раскаяние. Но и папа не только не ругал меня, а пошел в магазин «Березка», где в советское время продавали импортные товары, и накупил жвачки.  С жестокостью довелось встретиться лишь за пределами дома. Мне исполнилось лет восемь, когда я описалась на торжественной линейке в летнем лагере. Назначенная командиром отряда, я должна была скомандовать: «Равняйсь, смирно!» Как отпрашиваться в туалет, если предстоит исполнить такое ответственное дело? На асфальте подо мной образовалась огромная лужа, которая еще три дня не просыхала, предательски напоминая о моем позоре. Описавшись, я промаршировала к пионервожатой и сдала рапорт: «Отряд на линейку построен!» Выполнив миссию, бросилась бежать, а за мной в погоню устремились ребята, улюлюкая и тыча пальцами, как в фильме «Чучело». Надо мной еще долго смеялись, пока родители не приехали и не забрали домой... В седьмом классе я перешла в школу № 1113 с углубленным изучением музыки и хореографии, которую в разное время закончили многие известные сегодня люди — Коля Басков, Пелагея, Тема Михалков, Инна Маликова... Школа эта отличалась свободными нравами и отсутствием какой бы то ни было дисциплины. Басков, учившийся на год старше, уже тогда был звездой, но пока на школьном уровне. Где надо и не надо он выдавал свои раскатистые трели. Это сейчас ему все аплодируют, а тогда в него нередко летели снятые с ноги тапки: «Коля, вали отсюда!» Но все равно Баскова любили. В школу он приходил примерно раз в неделю, я чуть чаще. Встречаясь, мы объединялись в хулиганскую артель и срывали контрольные по алгебре: подкрадывались к классу, я внезапно распахивала дверь, а Коля оглашал аудиторию оперными руладами. После этого мы бросались бежать, а математик мчался следом, стараясь подбить Колю тапкой. Сегодня мы нечасто видимся, но каждый раз вспоминаем школьные проказы и хохочем. Коля остался таким же бесшабашным и веселым, нисколько не изменился и, надеюсь, не изменится никогда. «Лицеистки» Настя Макаревич и Изольда Ишханишвили учились в параллельном классе, но я с ними встречалась исключительно в очереди за бургерами на «Пушкинской». Кто же пойдет в школу, если по соседству открылся первый в Москве «Макдоналдс»? Все же крутые, свободные — поют, танцуют, гастролируют. Учителя физики Александра Давыдовича я каждый раз мысленно благодарю, вспоминая, как он радовался моему появлению в классе: «Плетнева пришла! Садись, пять!» На выпускном вечере я с ним танцевала медленный танец под песню в исполнении группы «Лицей» «След на воде». Коллектив к тому времени уже был популярен, девочки разъезжали по всей стране. Кстати, папа, увидев их однажды по телевизору, вдруг сказал: «А классно тебе было бы попасть в такую группу!»  Дело в том, что в старших классах я начала петь. Произошло это благодаря Володе Преснякову. Увидела его по телевизору и влюбилась, несмотря на то что была брутальна в музыкальных пристрастиях, слушала питерский рок — Цоя, «Наутилус Помпилиус», ну и The Doors, Бьорк. Попса меня не интересовала. Но появился Володя, и я перестала есть, спать и дышать без его музыки. Кристину Орбакайте в качестве соперницы не воспринимала, она казалась мне временным явлением в жизни Преснякова. Интуиция не подвела... Стены моей комнаты были обклеены портретами кумира. Я купила все его альбомы, проигрывала их на магнитофоне, подаренном папой. Записывала передачи с участием Володи, а если вдруг не удавалось этого сделать, рыдала ночь напролет. Под подушкой лежал автограф Преснякова, который достали знакомые. Листочек истерся до дыр: я его постоянно разворачивала, разглядывала, нюхала. Я ходила на концерты Преснякова в «Олимпийском». Покупала билеты на галерку, но прорывалась к сцене: «Дяденька, пустите, у меня мама в первом ряду», — говорила милиционеру. Однажды мне удалось дотронуться до мечты. Никогда не забуду этот потрясающий концерт. Все, кто был рядом со мной у сцены, рыдали от переизбытка чувств. В тот момент я поняла, что не одна. Все эти девушки тоже жить не могли без Володи Преснякова. И все равно соперниц у меня не было. Я знала, как с ним уединиться. Володя научил меня мечтать, он открыл для меня неземной мир фантазий. Каждый вечер, ложась в постель, я закрывала глаза и мы оказывались вместе. Я слышала музыку, ощущала запахи и прикосновения... Нет, даже в моих фантазиях у нас не было секса, мы составляли творческий союз. Я стояла рядом на сцене и пропевала все его песни: «Зурбаган», «Замок из дождя»... Каждую ночь у нас случался... концерт! В реальной жизни я тоже запела, подражая голосу Преснякова. Во время импровизированных выступлений во дворе школы собиралось немало желающих меня послушать. А потом на смену платонической любви пришла настоящая страсть. Как-то в последний, выпускной год я шла по Тверской к «Маяку». Так назывался двор у станции метро «Маяковская», где собирались модные тусовки с участием учеников нашей школы и артистов ансамбля Моисеева. Мы там просто общались. Иду я, и вдруг рядом тормозит желтый микроавтобус, за рулем которого сидит Гриша Орехов, окончивший нашу школу год назад. — Давай подвезу! — Давай! Я залезала в машину с водительской стороны. Гриша обнял, помогая пересесть на пассажирское место, и меня словно обожгло, вмиг поняла, что такое любовь — настоящая, физическая, страстная. С того дня я поселилась на Плющихе, в мастерской Гришиного папы, известного советского скульптора Юрия Григорьевича Орехова. Обстановка там царила незабываемая: вокруг статуи, бюсты, глина...  Маме с папой я говорила, что ночую у подружки, а сама отдавалась безумному чувству. К концу школы родители догадались, что к чему. И как нельзя кстати, по их мнению, оказался образовательный вояж в Лондон на курсы при Кембриджском университете. Родители долго копили на него деньги. Перед отъездом торжественно вручили фунты, на которые дочери предстояло жить за границей. Я была в шоке от того, что придется разлучиться с Гришей. И вела себя вызывающе — стала совсем плохой девочкой, о чем вскоре узнала и лондонская полиция. Поселили меня в семью, в которой жилось не лучше, чем Гарри Поттеру у Дурслей. Русскую гостью запирали на третьем этаже из-за того, что бойфренд хозяйской дочки положил на меня глаз. Все бесило в этом английском семействе, моя свободолюбивая натура не терпела никаких ограничений. Глотком свежего воздуха для меня стала дружба с таксистом — польским эмигрантом, с которым в один прекрасный день сбежала и поехала кататься по Лондону. Он посадил меня за руль! Я ехала без прав, по встречной полосе! О чем он думал — недоумеваю я сегодня, — взрослый мужчина, радовавшийся жизни рядом с шестнадцатилетней девчонкой, управлявшей его машиной?! При этом вел он себя со мной чисто по-дружески, без намека на приставания и ухаживания. По-видимому, в холодном, чопорном Лондоне он просто нашел во мне родную, отвязную душу... Как и следовало ожидать, нас поймали. Что стало с таксистом — не знаю, а меня посадили в тюрьму. Я сидела в одиночной камере, распевала в знак протеста песни своего кумира Владимира Преснякова, кричала: «Свободу попугаям!» — и веселилась от души, испытывая необыкновенный драйв от происходящего. «Боже мой! — думаю сейчас. — Не представляю себе, как пережила бы, случись такое с одним из моих детей!» После двух дней тюрьмы меня... выслали из Англии. Ну уж на этот раз родительского гнева не миновать, думала я, радуясь предстоящей встрече с Гришей. Но опять все обошлось — все мои выходки папа с мамой воспринимали как должное. Ненадолго вырвавшись из объятий соскучившегося возлюбленного, я поступила в иняз, как хотел папа. В этом институте работал деканом его лучший друг, поэтому вариант был беспроигрышным. Но через полгода я забросила институт, сбежав из него в экспериментальный, первый в России мюзикл. Услышала, что объявили кастинг, и пошла попробовать свои силы. Меня взяли. Это была постановка на философскую тему о жизни и смерти: до сих пор помню свой танец коряги, которая эволюционировала, превращаясь в человека. Но увы, до премьеры дело не дошло — у организаторов не хватило денег дотянуть до победного конца, спустя полгода репетиций мюзикл закрыли.  Удивительно, что мне удавалось участвовать в каких-то проектах, ведь мы с Гришей отдавались нашему чувству дни и ночи напролет. Чудесный Юрий Григорьевич приходил в свою мастерскую в два часа дня, видел одну и ту же картину, издавал стон и уходил работать на второй этаж. Однажды я тоже взялась за глину и слепила бюст возлюбленного. Юрий Григорьевич воспользовался случаем. — Невероятно! — сказал он. — Анюта, тебе надо в академию художеств! — Какая академия, Юрий Григорьевич! Что вы?! — перепугалась я. — Люди годами рисуют, лепят, чтобы поступить. А я никогда ничем подобным не увлекалась. — Я вижу! У тебя талант! И Орехов «поступил» меня в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Он был готов на что угодно, лишь бы мы с Гришей наконец перестали валять дурака и занялись делом. Но Гришу в академию почему-то не приняли. Он не переживал: нам, если честно, все тогда было пофиг. Но я не стала из солидарности с ним отказываться от места, не хотела огорчать папу, который очень радовался моему поступлению. «Почему бы и нет? — сказала я себе. — Попробую». Подозреваю, моим поступлением Юрий Григорьевич реализовал хитрый план, целью которого было привести нас в чувство и заодно вернуть себе мастерскую. Он был, конечно же, прав. Случилось много разных событий, которые помогли мне понять: мир не ограничивается стенами особняка на Плющихе. Я поступила на дневное отделение и оказалась среди одиннадцати мальчиков, которые чуть не с рождения готовили себя к посвящению в скульпторы: учились в художественных школах и училищах, занимались с репетиторами. И тут нарисовалась я — всю жизнь танцующая и поющая девочка — и на раз сдала все экзамены. Скульптор, конечно же, не женская профессия. Кроме Мухиной и Клодель я, пожалуй, не вспомню представительниц слабого пола, снискавших славу на этом нелегком пути. Из-за меня в академию не приняли талантливого парня, приехавшего поступать из другого города. Сокурсники догадались, что я блатная, люто возненавидели и стали сживать со свету. Они устроили бойкот, не разговаривали, не замечали. После первого года обучения на курсе оставляли семь-восемь человек, остальных отсеивали. Твердо решила не мытьем, так катаньем выжить и уцелеть. Что я сделала: стала ненавидевших меня мальчишек подкармливать. Просила маму наварить борща, налепить котлет и носила эти разносолы в мастерские, где денно и нощно трудились студенты. И постепенно лед растаял. Кто после этого скажет, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок? Я соблазнила их едой.  А еще короткой юбкой, в которой усердно мыла полы. В мастерских академии на Камергерском всегда полно грязи — сырой, липкой, покрытой плесенью. Плюс снующие туда-сюда гигантские тараканы. Я, девушка, никогда не бравшая в руки тряпку, научилась мыть полы и наводить чистоту каждый божий день, даже от тараканов избавилась. К концу первого курса все прирученные мальчики были у моих ног. На втором курсе мы приступили к ваянию натуры. Однажды с меня лепили богиню. В конце дня бюсты обмотали полиэтиленом, чтобы глина не засохла и не потрескалась. Когда на следующий день мы их размотали, я чуть не умерла от смеха. На каждой моей глиняной голове за ушами покачивались на тонких ножках грибы-поганки, выросшие за ночь. Дел и новых знакомств оказалось так много, что моя первая любовь действительно стала отходить на второй план. А потом и вовсе завязался роман с одним из однокурсников. Но раннее чувство никогда не проходит бесследно, оно остается в сердце на всю жизнь. Гриша долго ждал меня, наша история не закончилась одним годом в мастерской его папы... Когда я поступила в академию, мама уже не работала, попав под сокращение. Обеспечение семьи целиком лежало на отце. Он заболел неожиданно, и очень быстро его не стало. По сути, его убили в больнице. Ничто не предполагало такого исхода. Да, врачи диагностировали опасную болезнь, но в самой начальной стадии. Папу положили в клинику и стали готовить к операции. Делая переливание, ему влили испорченную кровь. Папа впал в кому и через несколько дней умер. Это было неожиданно, страшно, несправедливо! Ушел самый дорогой и близкий человек. На тот момент я ощущала себя лишь слабым ребенком, которому не под силу искать виновных в папиной смерти. Да и до сих пор не вижу в этом смысла. Мама тоже была не в состоянии что-либо предпринять. Никто никого не наказал... Совершенно растерянная и разбитая, я осталась с мамой, бабушкой и дедушкой, о которых надо было заботиться. Помню, папа еще лежал в больнице, когда я нашла скромную прибавку к стипендии. Пришла как-то в бар «Кризис жанра» и попала на концерт рокерской группы Friends. Они мне понравились. Подошла и недолго думая сказала: — Ребята, хочу с вами! Рокеры посмотрели на меня как на сумасшедшую. Сегодня, оглядываясь назад, поражаюсь: это же надо было вырасти такой наглой! Может, я выпила тогда для храбрости? — Что ты умеешь делать? — На бубне играть! Весь вечер я аккомпанировала на бубне и добилась своего — меня приняли в группу. Выступая по подвалам и клубам, я зарабатывала небольшие деньги. Но самое главное — начала петь в микрофон. В основном исполняла бэк-вокал, но доверили мне и две сольные песни, одну из них спела дрожащим басом в телепередаче, посвященной группе Friends. Но рокерская карьера продлилась недолго. Музыканты повлюблялись в меня, перессорились, и группа распалась. Вот так — пришла девочка поиграть на бубне... Но общаться с ребятами я не прекращала, и в один прекрасный день позвонил гитарист и сказал:  — Аня, идет набор в группу «Лицей», ты должна занять место Лены Перовой. — Знаю я эту группу! Не пойду петь попсятину! Но гитарист уговорил и даже проводил на кастинг. Я верю: любимые люди и после смерти не покидают нас. Они незримо присутствуют рядом и помогают. Убеждена, папа был со мной, когда я проходила прослушивание... Первым делом я увидела Настю и Изольду. Скучающие надменные красотки сидели и разглядывали претенденток. Увидев меня, так и подпрыгнули! До сих пор помню выражение лица Изольды — оно очень сильно вытянулось и, мне кажется, прежнюю форму так и не приняло. Девушки, конечно же, помнили по школе, какой я была свободной и раскрепощенной, перспектива оказаться со мной рядом приводила «лицеисток» в ужас. Зато продюсер Леша Макаревич был иного мнения. Он произнес единственную фразу: «Только бы она могла издавать хоть какие-то звуки!» Я пошла с ним в комнату для прослушиваний и спела. «На гитаре умеешь играть? — спросил он. — Придется научиться. Сроку тебе две недели». До сих пор считаю, что это папа взял меня за руку и привел в группу «Лицей», о которой ему мечталось, когда мы были вместе. Я начала зарабатывать деньги, на которые кормила семью. Первое время давались они мне нелегко. Я неконфликтный человек, умею находить общий язык с людьми. Со временем сумела наладить отношения и с «лицеистками», с Настей мы подружились и даже вместе пошли и сделали татуировки: я — маленький цветок на спине, она — букву А на плече. Но вначале был кошмар! Я жутко раздражала девушек тем, что не хотела подстраиваться под формат группы, не желала делать «фирменные» угловатые телодвижения, отказывалась петь песню про крыс: «Крысы — это твари с наглыми глазами. И я вижу смысл крыс уничтожать». Я говорила: — Девочки, это бред! — Что ты выступаешь?! Пришла тут новенькая и права качает. Сиди — не трынди! Делай что говорят. Макаревич требовал, чтобы я заплетала кудрявые от природы волосы в косу, мол, две солистки с распущенными волосами — перебор, хватит одной Изольды. А я не хотела косу! Девчонки звонили Леше с гастролей в Москву и жаловались: «Она не хочет убирать волосы!» С высоты прожитых лет эти склоки кажутся детским садом, но тогда очень переживала. Однажды на репетиции Макаревич сказал: «Ты не артистка, а говно! Все портишь! Что ты крутишь бедрами, как непристойная женщина?! У нас съемка на Первом, а ты виляешь!» Не так уж много требовалось: косу заплетай, на гитаре играй, бедрами не виляй, рот открывай. Все! Но моя натура не желала мириться с ограничениями. Сколько раз я рыдала по туалетам, ощущая себя бездарной, никчемной, непонятой...  Но я не сдавалась и старалась решать конфликты интеллигентно, без грубостей. В итоге коллеги со мной примирились, хотя Изольду приручить, думаю, не удастся никому. Девочек тоже можно понять: по сути, они были еще детьми, когда на них обрушилась слава, песня «Осень» — лидер хит-парадов — случилась еще до меня. У них на головах мигом выросли короны. «Лицеистки» вели себя как звезды в квадрате. А я принесла с собой взгляд со стороны и зачем-то пыталась донести до них: мы обычные люди, давайте нормально общаться. Для меня «Лицей» не стал троном, на который взошла, чтобы возгордиться. Участие в группе было способом выжить и поддержать родных. Я была мужиком, на котором держался дом. Восемь лет, начиная со второго курса, «Лицей» кормил меня. Но академию художеств тем не менее окончила, не бросила. На ежегодном общем собрании Илья Сергеевич Глазунов каждый раз вопрошал: «А у нас еще учится эта певичка из мексиканского кабаре?» И вся огромная аудитория — тысяча человек — оборачивалась и сверлила меня взглядом. Я — хитрая девушка, зная, что Илья Сергеевич любит Достоевского, перечитала Федора Михайловича и в качестве дипломной работы слепила с помощью откормленных борщом поклонников четырехметрового писателя. Защитилась я у самого мэтра — с блеском. Никакого применения полученной профессии искать не стала, считаю, что провела шесть лет в академии из любви к искусству. Ради нее же пять лет преподавала в музыкальной академии имени Маймонида. Сначала сама училась там на кафедре эстрадно-джазового пения у Миры Львовны Коробковой. И все это параллельно с академией художеств и группой «Лицей»: когда любишь то, чем занимаешься, все успеваешь. Окончив глазуновскую академию, поступила в «Маймонида» уже на педагога и выпустившись, стала преподавать. Да-да, у меня есть талантливые ученики. Для преподавателя ведь главное — не петь образцово-показательно самому, а уметь слышать и направлять. Но все-таки главной школой стала для меня группа «Лицей». Макаревич недавно ушел в мир иной, он не сможет прочесть эти строки, но все же скажу, что благодарна Леше. Его решение взять никому не известную девочку в группу стало для меня жизнеобразующим. Теперь, став продюсером собственного коллектива, понимаю его стремление задавить меня и заставить соответствовать имиджу группы. Единственное, чего он не понял, — что меня можно изменить лишь на короткий период. Я попала, по сути, с корабля на бал. С улицы пришла в известную, раскрученную группу и оказалась в бушующем мире шоу-бизнеса. Многое в нем вызывало изумление. Прежде всего неискренность людей: они улыбались мне, я верила, подпускала слишком близко, а в итоге оказывалась в дураках. Я научилась избегать журналистов. Поначалу вываливала им все радости и горести, рассказывала про любовь, рождение детей. А потом читала о себе несправедливые и жестокие вещи: Плетнева отхватила олигарха!  Но радостных моментов было больше. Сцена — мое призвание, я живу ради нее. Ожидание нового и неожиданного, которое она дарит, ни на что не променяю. За время, проведенное в «Лицее», я многому научилась: держать себя на сцене, вести концерты. Был случай, когда отправилась в тур по городам одна: Настя рожала, Изольда к тому времени покинула группу. Со мной ехали две девочки, которых никто не знал. После объявления «Группа «Лицей»!» мы каждый раз выходили на огромную площадь, заполненную народом. Люди видели незнакомые лица, и над толпой проносился выдох разочарования: «А-а-а-а-а...» За час, который отводился для выступления, мне предстояло доказать, что мы настоящие, мы — то что надо. И я делала это. Изольда ушла из «Лицея» после случая, который достоин отдельного рассказа. Мы должны были лететь в соседний с Москвой областной центр, но на улицах бушевала лютая метель и аэропорты объявили закрытыми. Что такое продюсерский коллектив? Ты должен быть в нужном месте в нужное время. И никого не интересует, как ты этого добьешься. Вместе с попутчиками — группами «Дюна» и «Моральный кодекс» — мы несколько часов сидели в аэропорту Быково и ждали погоды. Перед нами как на шарнирах метался организатор гастролей. Спустя пять часов каким-то чудесным образом он уговорил службы аэропорта разрешить взлет нашему самолету. Это была антикварная воздушная посудина с одним рядом кресел по одной стороне и двумя по другой. Аэропорт открыли на десять минут, и мы полетели. Как эта бздыкалка, терзаемая порывами ветра, не треснула пополам на взлете, не знаю. Бутылка водки разошлась между артистами за секунду: всем было дико страшно. Через сорок минут мы долетели до пункта назначения, но аэропорт оказался закрыт. Мело по всей земле — нас не приняли и соседи. Самолет бесцельно болтался в воздухе, наматывая круги. Поскольку дверь между салоном и кабиной отсутствовала, мы слышали переговоры пилотов с организатором гастролей. — Сажай самолет! — орал организатор. — Мы разобьемся, — отвечал пилот. — Сажай, я сказал!!! Пилот обратился к нам: — Друзья, если мы сейчас не вернемся в Москву, где для нас могут открыть полосу, разобьемся. Как будем садиться в такую пургу, одному Богу известно. Но если сейчас же не примем решения, у нас закончится горючее. — Сажай здесь! — снова заорал организатор. И тут поднялся Серега Мазаев и начался жуткий мордобой. Вместе с пилотом они связали организатора, мы все помогали как могли. Видимо, вопрос денег стоял для этого безумца намного выше человеческих жизней, даже собственной. Чудом благодаря мастерству пилотов мы сели в Москве. Изольда после этого полета встала, молча повернулась, ушла, и больше ее никто не видел.  Но конечно, за восемь лет «лицейской» жизни произошло немало хорошего. У нас были замечательные поклонники. Один из них — житель Нижнего Новгорода, симпатизировавший мне, не раз выручал группу из трудных ситуаций. Когда Москва не принимает, самолеты уходят на запасной аэродром. В нелетную погоду мы часто оказывались в Нижнем. Мой поклонник мчал нас на своей машине в Москву, чтобы успели на стыковочный рейс. Иногда мы добирались из Нижнего в Москву на поезде, и тогда на каждой станции мне вручали необъятные букеты роз от того самого поклонника. На конечной остановке проход в вагоне был завален цветами... На всю жизнь запомнились гастроли в Батуми, куда мы полетели вместе с кумиром моей юности Володей Пресняковым. Конечно, любовь уже была в прошлом, но ностальгические переживания ожили, когда увидела его у трапа самолета. Я постеснялась подойти и поздороваться, тем более что он всю дорогу кадрил Лену Зосимову. Конечно, в Батуми мы с Пресняковым были уже по одну сторону баррикад: из моей мечты он превратился в реальность. Мы все три дня тусовались вместе. Как мне хотелось рассказать ему свою историю! Сказать спасибо за то, что он сделал для меня, сам того не подозревая... Но так и не осмелилась подойти к Володе в тот раз. Только создав свою группу «Винтаж», я наконец решилась! Шла подготовка к концерту «История плохой девочки» в «Крокусе», я пришла к Вове со своим рассказом и выложила все как на духу. Как мы с лучшей подружкой следили за ним в Медведково и писали на асфальте признания в любви огромными буквами... Володина мама Лена, с которой мы тоже познакомились, воскликнула: «Ах вот кто разрисовывал нашу улицу!» Моя история не на шутку растрогала Преснякова. Он тогда уже жил с Наташей Подольской, все у него было хорошо. И тем не менее между нами произошло что-то творческое, красивое и чистое, как в тех снах. Мы с Лешей Романовым написали песню «Мой Амстердам», которую я спела дуэтом с Володей на нашем сольнике. Вышла на сцену и рассказала зрителям о своей юношеской любви, а потом в луче света появился Он. Мы с Вовой держались за руки, обнимались, пели, плакали! Зал рыдал! Это был невероятный момент в моей жизни: прямое доказательство того, что мечты сбываются, если умеешь мечтать правильно. Из «Лицея» я ушла из-за любви — встретила мужчину своей жизни, с которым хотела быть рядом. А продюсер изо всех сил этому противился. Кирилл повсюду следовал за мной, приехал даже на Чукотку. Хотел лететь с нами, но Макаревич категорически возражал. Кирилл взял билеты на другой рейс. Когда я вышла из самолета, меня окружили плотным кольцом телохранители: «Мы решили подстраховаться. Вас дожидается поклонник, будьте осторожны! Он может быть опасен».  Возле чукотской гостиницы стоял Кирилл с посиневшим носом — на улице-то минус пятьдесят! — и в огромной шапке из росомахи, которую местные продали ему за астрономическую сумму в долларах, понимая, что человеку некуда деваться... С Кириллом мы познакомились, когда мне исполнилось восемнадцать. Я была девочка-праздник, модная московская тусовщица, посещавшая раскрученные клубы столицы. В «Джусто» собирались самые продвинутые люди, и конечно же, там была я. Что делала? Обыгрывала всех мужчин на бильярде! Катать шары меня научил папа. К слову, еще я побеждаю всех в настольный теннис, да так, что потом в меня летят запущенные в сердцах ракетки. Теннису меня обучал мальчишка — сосед по даче, — и тоже в результате запулил в меня ракеткой... В тот вечер я на бильярде не играла, а сидела и целовалась с Гришей Ореховым. И тут в клуб зашел молодой красавец-бизнесмен. Улучив минуту, когда Гриша куда-то отошел, он спросил: — А можно узнать ваш телефон? А мне никого, кроме Гриши, не надо, у нас же любовь! — Конечно, без проблем! — ответила я и написала неправильный номер. Спустя четыре года мы встретились с Кириллом в клубе «Четыре комнаты», принадлежавшем его лучшему другу и партнеру. Я выступала в составе группы Friends, и солидный красивый бизнесмен мне на этот раз приглянулся. Но уже он не обратил на меня внимания. Наконец, третья встреча случилась в самолете, летевшем в Днепропетровск. Как потом узнала, Кирилл еще в аэропорту сказал другу: «Ну вот и все...» Что означало: он нашел свое счастье и больше его не упустит. И началась невероятная романтическая история. Если бы она легла в основу сценария, зрители обплевались бы и сказали, что режиссер — полный дурак, таких соплей и слюней в жизни не бывает. И я не подозревала, что такое возможно, тем более что незадолго до той встречи в аэропорту в моей жизни произошли события, после которых я мужчин не воспринимала как класс. Видеть их не могла! Но вспоминать об этом не хочу и не буду. По прилету мы проходили украинскую границу и заполняли декларации. Кирилл притворился пьяным, подсунул мне свою анкету и заплетающимся языком попросил: «Распиш-ш-шись за меня, потренируйся!» Я тогда первый раз расписалась его фамилией. Кирилл стал появляться в самых неожиданных местах. Помню, мы летели на гастроли в Турцию, я звонила ему и не могла дозвониться. У нас уже любовь, каждую минуту на связи, и вдруг он не берет трубку — час, другой, третий. Набрала его водителя: «Он не может подойти — совещание».  Чуть с ума не сошла от ревности, напридумывала себе трагедию: он меня разлюбил, бросил! Перестала звонить, держу себя в руках — я кремень! А слезы рвутся наружу, и вот уже реву в три ручья в туалете гостиничного номера. На мгновение подняла глаза и вдруг в зеркале увидела его: «Чего плачем?» Такие по-настоящему сопливые и невероятно счастливые моменты легли в основу нашей семейной истории. Кирилл не любит выносить личную жизнь на обсуждение, поэтому не стану его расстраивать. Скажу только, что он вернул меня к жизни, помог возродить веру в любовь... В какой-то момент Леша Макаревич поставил жесткое условие: либо твой Кирилл, либо наш «Лицей». Конечно, я выбрала любовь. Но перед тем как покинуть коллектив, подготовила девочку на свое место. Помню последнюю репетицию с ней. Леша, наблюдавший за нами, поднял глаза и сказал: — Как жаль, страна потеряла такую артистку... — А может, Леша, только нашла! Я оказалась права и очень этому рада. Настя побоялась пойти против отчима и осталась в «Лицее», хотя было ясно, что группа выдохлась, катит под горку. Понимаю подругу: страшно менять жизнь, когда нет гарантий будущего. Многие предпочитают синицу в руке, но это не мое жизненное кредо. Не то чтобы я любила рисковать — мне не оставили выбора. Помню, окончательно закрыв за собой дверь «Лицея», села в машину Кирилла вся в слезах и страхах. В кармане ни гроша, почему-то даже одежды приличной у меня в тот момент не было. И тогда любимый мужчина сказал мне: «Дурочка ты! Все у тебя хорошо. Самое лучшее только начинается». И я расслабилась! Настолько, что... попала в ДТП. Ехала на концерт группы «Гости из будущего», задумалась и въехала в новенькую иномарку. Из машины вышел не кто иной, как Алексей Романов, выступавший с экс-«лицеисткой» Леной Перовой в группе «Амега». Он был очень зол и расстроен: я подбила первый в его жизни автомобиль, на который долго копил. Узнав меня, он сдержал эмоции, ведь Леша приходил на концерты «Лицея», а я стояла в первом ряду на выступлениях «Амеги». Как выяснилось, его история с Леной Перовой закончилась, Романов находился в подвешенном состоянии и творческом поиске, писал песни в основном в стол. Пока ждали гаишников, договорились, что будем работать вместе. Судьба столкнула нас, чтобы мы нашли друг друга. И завертелась история новой группы. «Винтаж» для меня — бесконечное наслаждение свободой, я наконец делаю то, что хочу. Счастье — понимать, для чего ты пришел в этот мир. Во мне живет плохая девочка, рожденная, чтобы быть на сцене! Возможно, она возникла из протеста против правильной прилизанности «лицеисток». Но ведь я и раньше никогда не была прилежной, белой и пушистой. Перед выходом на сцену рисую стрелки, надеваю откровенный костюм, каблуки и становлюсь другой — раскрепощенной, агрессивно-сексуальной. Мне хорошо в образе плохой девочки, он живет во мне. У меня даже есть справка от врача, подтверждающая, что во время выступлений происходит раздвоение личности. Иногда не могу вспомнить, что творила на сцене! Там для меня не существует запретов.  Да, я не умею играть по правилам, мириться с ограничениями. Училась этому в «Лицее», но получалось плохо. За все годы обо мне нечего было сказать, кроме как «а-а-а, вот та слева, кудрявенькая». Восемь лет в шоу-бизнесе я играла роль пай-девочки с гитарой, как наставлял Леша Макаревич. Научилась не быть собой, доверять чужому мнению больше, чем своему, обрела непробиваемую, слоновью броню. И все же конфликты между нами не затухали, на сцене моя сущность порой норовила вырваться наружу. Леша ругался, наказывал рублем. Когда случилась группа «Винтаж», я стала двигаться, петь и отрываться так, как мне нравится. Жизнь доказала: невозможно себя изменить, постоянно играя чужую роль, и еще — только вновь став собой, можно обрести счастье. Мы с Алексеем Романовым соавторы. Он, как правило, пишет музыку, тексты, а я вношу свою лепту на этапе записи песни. У нас большая команда помощников, мы прочно стоим на ногах. На концертах нередко говорю залу: «Вы выросли на моих песнях. Начните слушать и поймете, что давно и хорошо их знаете». Сначала были «Мама Мия», «Целься», «Всего хорошего». Потом случилась «Плохая девочка», после которой уже вся страна нас узнала. Эта песня выстрелила, запомнился и скандальный клип, в котором мы посмеялись над популярным в то время явлением шоу-бизнеса «поющие трусы». Исполнять ее должен дуэт. Мы стали предлагать красивым девушкам поучаствовать в съемках клипа, связывались с Татьяной Навкой, Анной Седоковой, группой «t.A.T.u.»... Нам отказывали: «Что за бред?! «Винтаж» какой-то!» Никто даже песню не захотел послушать, кроме Лены Кориковой. Кстати, ее увидела я — в телевизионном проекте, где она пела дуэтом с Володей Пресняковым. Лена там вышла на сцену в непривычном для себя рокерском образе. Когда мы позвонили ей безо всякой надежды на положительный ответ, она сказала: «Мне понравилась песня! Хочу попробовать». Но потом передумала — испугалась. — Лена, мы тебя ждем! — У меня машина сломалась, не могу. — Сейчас приедем за тобой! И вот мы уже звоним в ее дверь. Корикова открыла, но все еще пыталась соскочить. Мы чуть ли не клещами выволокли ее из квартиры и привезли на студию звукозаписи. История повторилась, когда снимали клип: Лена снова запаниковала. В день съемок выяснилось еще, что ночью умерла собака, которую мы хотели задействовать в клипе. Полный караул: Корикова не едет, бассет сдох! Что делать? Смена заказана, деньги немалые заплачены: оператор и режиссер клипа — великий Влад Опельянц. Вдобавок я накануне сходила на Земфиру, а потом всю ночь бродила по Москве и рыдала. Земфира переворачивает меня. Каждый раз после ее концерта решаю, что занимаюсь ерундой и лучше мне на сцене не появляться. «Какая, к черту, плохая девочка! — думала я. — Это же полная дребедень!» Вот с таких переделок начинались съемки клипа. Корикову мы лебедками и тракторами вытащили из квартиры. Уже накрашенная Лена попыталась сбежать, ее вовремя перехватили. В процессе съемок она постоянно восклицала: «Что скажет моя мама?!» Но при этом потрясающе и неожиданно сыграла, перевоплотившись из «бедной Насти» в настоящую садомазо-кошку. Скажу откровенно, мне тоже было не по себе — приходилось отгонять навязчивые мысли: «Что мы здесь делаем?! Что творим?!» Но получилось как минимум яркое и запоминающееся зрелище. Потом еще год Лена с нами пела со сцены эту песню.  Мы пошутили, а ко мне, хоть ты тресни, привязалось прозвище Плохая девочка! В дальнейшем у нас в репертуаре появилось много разных работ. Мы не придерживались единого стиля и имиджа, каждый раз шли от музыки и слов. Всякая новая работа становилась экспериментом. Например песня «Микки» — отклик на смерть Майкла Джексона, история несчастного, одинокого Майкла — Микки-Мауса. Но слушатели усвоили штамп. Что бы мы ни делали, они говорят: «А-а-а! Плохая девочка теперь поет еще и про мышку». Это как прозвище material girl, привязавшееся к Мадонне. Ну и ладно, я не против, самой нравится играть в эти игры. Кирилл, может, и был не в восторге, когда начиналась группа «Винтаж», но он знал, кого выбирал. Отнюдь не заблуждался и не надеялся, что ему достанется скромная девочка с гитарой и косой. Наблюдая за мной с восемнадцати лет — целующейся в баре, отрывающейся с рок-музыкантами, он понимал, кто водится в этом омуте. Мы обо всем договорились на берегу, Кирилл меня поддерживает и помогает. Он счастлив, что я самодостаточная женщина и умею совмещать работу и семью. Например, никогда не езжу в долгие гастроли, чтобы не отрываться от дома и детей. Не хочу пропустить ни одного мгновения их взросления. Маме внуков доверить не могу: она их разбалует, а сейчас иное время и я — другая мать и свободы детям не даю. У меня их трое: Варя, Маруся и Кирилл. Не люблю рассказывать о детях, не разрешаю их снимать. Они есть, и это самое большое счастье в моей жизни. Не нравится, когда исполнители пиарятся, засовывая своих чад во всевозможные проекты. И Кирилл категорически против всякой публичности. Мои дети еще несовершеннолетние, они не отдают себе отчета, нужно ли им, чтобы мама рассказывала о них прессе. Средняя, Маруся, порой обижается: — Мама, почему ты про нас ни словечка?! — Вырастешь, — отвечаю, — захочешь — мы с тобой, ух, что-нибудь эдакое замутим! Но если продолжать разговор о мужчинах, сыгравших важную роль в моей жизни, должна сказать о Кирилле-младшем. Вот уж кто действительно занялся моим воспитанием! Переделал маму по полной программе. Благодаря сыну я смотрю на сильный пол с нежностью и пониманием. Каждого могу разложить на молекулы, клеточки, знаю их тайные мысли, самые сокровенные ниточки: потяни — дверь и откроется. Наблюдая за тем, как взрослеет, подрастает мой маленький сын, я многое поняла, своим примером он все мне объяснил. Недавно в самолете посмотрела фильм с Мэрил Стрип в главной роли. Она играет старую рокершу, которая протусила всю молодость, бросив троих детей на отца. И вот они уже взрослые, каждый со своими проблемами. Мать едет к ним по просьбе бывшего мужа — их дочь на грани самоубийства. Ей приходится заново строить отношения. Дети сначала ее ненавидят, потом жалеют, наконец прощают. Эта история вывернула меня наизнанку. Понимаю героиню — она посвятила себя тому, для чего родилась. И детей искренне жалею — они остались без матери. Я не хочу делать выбор между семьей и сценой. Хочу остаться при своих — детях и интересах. Надеюсь, у меня получится! |
|